Под небом, часть 10

Под небом, часть 10

Все тоскливее смотрелись окна в теснинах штаба. Обклеены от стужи и сквозняков, местами вовсе заколочены — и без решеток напоминали они про неволю.

Этой ночью виделось, как клеймо на руке заживает. Вскакивал Рони трижды, тер кожу по ту сторону запястья, приглядывался в темноте: не появился ли знак с тремя полосами, да одним звеном цепи?

Потому, проснувшись, морду состроил кислую не ради мести, а от всего естества. Аж самому перед зеркалом стоять страшно, и зубной порошок казался горше, чем в прежние дни. Отзавтракал тоже без удовольствия. Забился в угол — хоть коршуны не лезли на этот раз, помиловали. Кроме Виктора, разумеется. У него-то утро явно удалось:

— Вижу, не помер еще, хоть выглядишь схоже, — это, выходит, шутки Виктора при хорошеньком настроении. Бывает так, что не нравится человек при хандре, тоске и злобе. Рони примирился с тем, что Виктор ему не по нраву в любой ипостаси.

— С вами выжить — уже подвиг.

Отвоевал, а потом снова покорился, как их убогий штатец три декады назад. Боролся Рони для вида, из привычки, или для гордости своей истоптанной — не поймешь.

А Виктор снова погнал его на задний двор, уничтожать мешковину, порохом греметь. Надевая единственный китель, что впору был, Рони заворчал. Неубедительно так, без старого запала.

— Один честный человек на все логово, и то руки квинсом запачкали.

— Не вали все на железо, — в голосе Виктора мерещилось веселье, а морда серьезнее, чем у иного пристава. — Куда важней, кто им орудует и с какой целью. Подумай минуту. Нож кухонный, или стилет — как в руки возьмешь, сразу кухаркой станешь, или душегубом?

Рони фыркнул. Отец его частенько поучал, да только на трезвую голову ни одной мудрости своей припомнить не мог.

— Не заболтаешь, я правду знаю: портит людей металл. Когда мира под небом не стало? — Рони шагнул вперед, как нахохлился. — С порохом в барабане. Как завезли вашу дрянь шестизарядную в город, обмельчали надежды. Отчаянней просить стали воробьи.

— Совсем ты желторотый, Рони. Поди, до сих пор теней, да призраков в углу боишься?

Посмотрели друг на друга: ясно стало, не отступится один, пока другой не проиграет. Виктор снова включил менторский тон:

— Людей надо бояться, а не предметы, ими же и сде...

— Ах, людей! — перебил Рони. — Ну-ка, яви пример: трусишь, что Джеки отпор даст?

— Даст отпор, ясное дело. Нечего тут и гадать, — отмахнулся Виктор.

— Я про другое, — отвернулся Рони, будто затошнило его от коршуновой морды. — Будь я на месте Джеки, я бы тебя застрелил!

Неловкая тишина повисла в стенах. Кажется, их подслушивали.

— О-охо, — посмеялся Виктор, явно в удивлении. — Видать, повезло мне, что ты — не он? Или, погоди-ка...

Виктор щелкнул пальцами, без умысла показав клеймо.

— Может потому-то ты и не легенда, Рони, как бы быстро ногами не шевелил, а?

Уши почему-то зарделись, будто мать его отчитала. Так беззлобно Виктор ответил, что пристыдил одним видом: добром на угрозы отвечать — это особая стойкость нужна. Или глупость.

Так Рони и застыл, все думая, отчего те слова пришли в голову, да сорвались. Виктор не уходил, словно ждал покаяния. Этим и привел в чувство: не дождется! Ни он, ни брат старший, ни вся эта свора морально озабоченная...

— Сохрани проповедь для Джеки. Тебе друзья не надобны, а мне одного отца хватило. Нового не ищу, — с жаром добавил Рони, как мелом черту на полу выводят. Здесь — предел.

— И не мечтай. Для дела нужно, — ухмыльнулся Виктор. — С дураком под небо ходить, считай — врагу победу отдал. Учись, пока можешь.

Учиться у коршунов — такое и в шутку не скажешь Рьяным. А уж куда приводят уроки Виктора, Рони прекрасно видел и так: три полосы, одно звено. От запястья до костяшек, разве что пальцы не порчены. И воробей спросил, не скрывая сомнений к тому авторитету, что подсовывали ему уже который день:

— А что, если Джеки провел вас? И не угадаешь ты, когда у них вылазка будет?

Виктор чуть откинул голову назад:

— Значит, даже я ошибаться могу, — шутил, издевался, или просто отмечал, не меняясь, сволочь такая, в лице.

Рони улыбнулся из слабого страха, да следовал плану. Нужно лишь потерпеть, доверившись Жанет. Время еще есть, и с избытком. На том и разошлись.

Чутье его молчало, словно воробей в застенках: как ни упрашивал Рони дать подсказку, направить, вывести из ожидания — все пусто. И ожидание проглатывало воробья, пережевывало, отнимая разум. Тоска, морока. Гуще меда на морозе, да вовсе не слаще: горькое безделье, прокисшее, как пена над Войкой под вечер.

И стрельбище перестало быть наказанием. Может, компания квинса не так и плоха, в сравнении с коршунами.

— Того гляди, и убить рад буду, — невесело прошептал воробей себе под нос, уже обвыкшись с холодом улиц.

На линии огня, до пяти метров от прицела, Рони попадал в торс шесть раз из шести. Ясное дело, что манекен, небрежно намалеванный на мешковине, с резвой легендой не сравнится.

Зрела колкая досада под ребром: коли стрелять не собирался, для чего так стараться? И понятно бы стало в миг, дай Виктор слово: «Попадешь каждым патроном, забирай своих ребят, век бы вас не видел!»

Но такой щедрости от коршуна не жди.

Через два часа Рони потер руки, убрал злополучный пистолет в кобуру, да сдал ее горластому, что за ним приглядывал. Даже приободрился воробей — хоть что-то меняется. Глядишь, и обойдется все, письмо уж должно было к Жанет прибыть. Оправдается его высидка, главное — вернуться под крышу, отогреться...

Улыбка увяла на лице, будто лист орешника к октябрю. Виктор поджидал его у прихожей штаба. Такой заботы в нем ранее не примечалось, и воробей почуял неладное, не успев и первой пуговицы из петли вынуть.

— Пойдем, на пару слов.

Даже не приказал коршун, а так, мотнул головой едва-едва.

Всякая потребность, что глодала Рони до того, отступила. А задумывал он выпить чаю в обход Ульрики, чтобы по-человечески, без лишних продуктов: кипяток, да крученые листья. Задумывал воробей и до уборной сходить, омыть лицо теплой водой... Все теперь, домечтался. Даже не заметил, как чужой китель с собой в руках понес, будто ценный полушубок: настолько потерянным стал.

— Налево, — отправил его Виктор, чуть подтолкнув с лестницы, а сам — следом.

Идет еще позади, как на расстрел подводит. Разве что дуло к лопаткам не приставил. Пока Рони перебирал те оплошности, что мог совершить, они и дошли до мелкого кабинета:

— Заходи, не тушуйся.

За эту дверь воробья еще точно не водили. Вся любознательность и тяга к приключениям осталась там, у подбитых манекенов.

Спорить Рони не решился, но встал поближе к порогу, хоть бежать некуда. Руки под сверток верхней одежды сунул и держал, к худшему готовясь. Держал крепко. Словно задумал умереть побогаче, чем пойман был — кителем разжившись.

Дверь со скрипом захлопнулась, и Рони наполнился надеждой — Виктор замки не закрывал. Значит, бить не будут. Уже лучше, чем думалось до того. Прочистив осипшее горло, воробей спросил:

— Чего стряслось опять?

Следовало бы про Джеки ввернуть, припомнить облаву, да в голове — кисель, слякоть, постный бульон. Схарчили его целиком, обглодали, передержали: то ли под крышей коршунов, то ли под крылом.

Виктор обошел его по левую сторону, морда — хуже монашьей, ничего не разобрать. Встал напротив мутного стекла, что разделило улицу со штабом. И объявил:

— Сегодня выходим под небо.

«И все?» — чуть не вырвалось из Рони. Он выдохнул с облегчением, решив, что уж в таком-то отклике ничего зазорного нет. И добавил для верности:

— Неужели. То-то я засиделся...

— Уж времени ты не терял, коли сдать меня пытался, — словно невзначай сказал Виктор.

Говорил тихо, спокойно, без угрозы, а у Рони все равно заледенело от поясницы до загривка.

— Тому, кто повыше будет, верно? — коршун выдал скупой жест, указав куда-то позади себя. — И что думал выручить, свободу? Или хоть мне отомстить, раз на дно пошел?

Пылкий нрав звал ответить резко и грубо, плюнуть в лицо бойким «Да!» Гордо задрать нос и приосаниться. Вот только то, что клятый коршун стоял вот здесь, и так нагло рассуждал о доносе — очень плохой знак.

Один раз он уже Виктору не сдался. А мог бы нос с ребрами сохранить. Сегодня Рони опробовал третий путь:

— Кто тебе эту чушь брякнул, а?

Врать у Рони получалось не так хорошо, как чистить карманы и гулять под небом.

Виктор, кажется, пропустил все мимо ушей, и как всегда говорил заносчиво, прохладно:

— Думал, что если меня сдашь, то поблажку дадут, и пальцы целыми оставят?

Стоял почти монолитом, словно арка в храме Распорядителя. И, может, было на то у него такое право в сравнении с Рони.

События последнего дня никак не желали складываться в воробьином уме. Дошла ли весточка до Жанет? Куда пропал конверт из-за пазухи газетчика, чтоб ему пусто было? На чьем столе оказались Ронины закорючки, если мальчуган сдержал слово?

Когда Виктор снова обрушил тишину, Рони почуял, что колени его словно песком засыпали — не гнутся.

— Я говорил, что дураков небо не любит?

Любил этот коршун оскорбление припрятать за ширмой, словно и не злится совсем, не чувствует, неуязвим. И правда колонна, с умным видом подпирающая потолки. А вот Рони злиться умел, и волю себе давал, хоть и с опаской:

— Не знаю я, кто тебя сдал и кому, отлипни уже.- Кажется, еще самую малость, и голос возьмет высокую ноту, как у пуганой девки. — Взяли за правило чужие недоглядки на меня валить...

— Много же ты не знаешь, — хмыкнул Виктор и уперся ладонью в оконную раму, подставив спину. — Усвой хотя бы одно: мне твои руки нужны для дела, а другим — для отчета. Хочешь со мной разделаться, так учись милостыню просить. Калекам просто так и черствой корки не дарят.

Рони вспыхнул и хотел выпалить что-то про то, как Виктор даст ему фору в этом деле, и как тот свое жалование вымолил. Как стелется тот перед графьём, их ставленниками, и как сдает братьев своих по ремеслу. Но только коршун обернулся так резко и деловито, что тут же померещилось: передумал. Насчет рук уж точно.

— Чего уж тут стыдиться, — в тусклом свете только и видно, как Виктор плечами пожал. — На твоем месте я бы так же оплошал, поторопился. Ты ведь о хоровом пении и то больше знаешь, чем о коршунах. И упирался бы я до последнего, пока доказательств бы не предъявили.

Заболел нос, как почуяв новый удар. Рони притих церковной мышью. Казалось — не так посмотрит, не так вдохнет, руки не там положит — считай, что сдался.

Коршун вернулся к столу, и пригубил что-то, что в кружке стояло задолго до «пары слов».

— Я тебя додавливать не буду, не трясись.

И только тогда Рони понял, что так и не присел, не закинул расслаблено ногу — одну на другую. Воробей, что всю жизнь в гостях, как у себя дома, теперь — гость незваный, робкий.

А Виктор продолжил, оставшись на расстоянии вытянутой руки, так, что легко ударить:

—.. Даю поблажку. Разовая щедрость, не зазнавайся.

Тут бы разум не потерять от ужаса, а не корону примерять. Пеньковый галстук никому не к лицу. И Рони подыграл, как умел — только чудом голос высоким не сделался:

— Если щедрость, то с чего бы? Я уж думал, ты повода ищешь, чтоб слова не держать...

Коршун задумался, чуть склонил голову — только тени на лице шелохнулись.

— И дураку нужен шанс, чтобы поумнеть, — произнес так, будто и не для Рони. — Я своего не упустил. И ты постарайся, пока цел.

От этого «пока» у Рони зубы скрипнули. Все ругательства он проглотил, утерся. Не по доброте Виктор его успокоил. Вырезают сердца у ловчих птиц, может от того они хитрее воробьев. По крайней мере, один уж точно.

— Оснастку проверь, придется на оба крыла вставать. — Виктор сам же и соскочил с темы. — И квинс свой получишь у Эда. Все понял?

Воробей рассеянно кивнул. Закрылась за Виктором дверь, как водится: без поучительного грохота или хлопка. Словно с дверьми тот обходился бережнее, чем с окнами на вылазках, будь они безнадежно трухлявыми, скрипучими, или из стали. И Рони осел на краешек стола, поскольку сам стальным никогда не был.

Судя по суете с нижнего этажа, коршуны оснастку уже проверили и решили убить время партейкой-другой в кости. А Рони сидел, не в силах себя заставить подняться. Ждал, пока бой сердца перестанет колотить в ушах. Сидел в одиночестве, поглядывая на сцепленные в замок пальцы. Заметил, что китель сбросил на пол, отыгравшись на куске шерсти и ниток.

Никак не угадаешь, пощадил его коршун, или наплел с три короба. Ясно лишь, что другого помощника к вылазке он уже найти не успеет. А Рони не управится за пару часов вырваться из этой западни. Оба повязаны, а исход прояснится только к утру. И победителем ему уже точно не стать.

Рони отгонял угрюмую мысль. Если с самого начала поблажки им давать не собирались, то остается только одно. Спасти хоть кого-нибудь из стаи. А именно — себя.

По иронии, именно этого сделать воробей и не мог. Мрачнел с каждой минутой, но уж не удивлялся смелой догадке: Виктор и об этом узнал. Прочитал, как открытую книгу, видел все наперед.

Как бороться против такого врага? Чем? Подумать только — сколько лет Джеки Страйд повергал его в трепет... хватило шести баек, да присказки Жанет. Вздор! Вот здесь — настоящий охотник, не на словах, в полный рост. Крепко сцепил пальцы на горле, не побарахтаешься.

Как от таких добиваться своего? Вымаливать пощаду, целовать коршуновы сапоги, размазывать по ним сопли, выпрашивая милость? Над свинорылым смеялся, так тот, выходит, поумнее был? Завтрак подобрался к горлу, и Рони проглотил горькую слюну.

Жаловался он стае, да Жанет на старшего брата, жизнь собачью. Ха! Вот это — во столько раз хуже, сколько и сосчитать нельзя.

Не узнала бы Лея, как поступить. Не ведает и Жанет. Никто не знает.

Никто, быть может, кроме самой легенды.

***

На крышах

Гэтшир купался во тьме, ее кое-как пробивал свет фонарей. Крохотные иглы, желтые всполохи — будто тлела сухая хвоя. Город выгорал. Центральная площадь сияла улыбкой бедняка: что не ряд фонарных столбов, то прореха.

Коршуны притаились на крыше в тени труб — так ловко, что Рони и не дивился, как их тогда тепло приняли со стаей. Кругом — тишь, будто не раскинули сеть под небом, и не прячутся охотники на чердаках. Воробей чуть не вздрогнул, когда перед ним появился Виктор.

— Вопросов не задавать, от меня — ни на шаг, если не скажу обратного. Ясно? — Виктор голодным взглядом очертил силуэты домов на востоке. Точно хищник, почуявший жертву.

Вот так всегда. Стоило только Рони захиреть от скуки, подивиться их странной компашке вдали от ратуши, и сразу же — распоряжение. Он потер предплечья и прочистил горло:

— Не ясно мне, отчего мы тут мерзнем, коли заварушка намечается там.

— Паренек, ты глухой? — зашипел кряжистый коршун. — Тебе чего сказано, а?

— Это не вопрос, — буркнул Рони, потирая плечи. Знал бы, как долго стоять флюгерами будут, взял бы куртку потяжелее. Час уже без погони, стрельбы и легенд.

Еще и ругали его почем зря. Остальные-то спускались вниз, руки погреть на этаже, а Рони все терпел. От мысли этой подташнивало: не для того он воробьем стал, чтобы послушной болонкой у щиколотки сидеть.

Если отлить приспичит, как быть? Дурные коршуны и их распорядки...

Из гряды домов по левую руку послышался сигнал: свисток жандарма.

— Понеслась, — выдохнул Виктор, резко поднявшись.

Ребята, что у двери на чердак шутили вполголоса, тут же разорались, постучав остальным. Рони услышал грохот: скорый, поспешный сбор.

И хрен бы с ними — опоздают, или соберутся в срок. Он здесь чужак. Отработает, и домой. И катись оно все к черту: ратуша эта, квинсы и охота. Заскучает он лишь по одному: дармовой курице. Может, разок-другой наведается в штаб, оснастку одолжить без спроса и возврата...

Пусть только попробует коршун его обмануть.

Вместо радости перед волей и прогулкой под облаками, Рони сковала тревога. Квинс оттягивал пояс. У легенды и его подельников такая же ноша. Наверняка у каждого: кто же на ратушу ходит голым?

Троица коршунов отделилась, побежав на запад. Рони ни о чем не спрашивал. Он судорожно подсчитывал расстояние, с которого не будет застрелен, если попадет на линию огня...

Его окликнули:

— Если стрелять придется, целься в оснастку, — Виктор хлопнул себя по поясу, будто Рони первый раз знакомился с ротором. — В крайнем случае — по ногам.

Рони хмыкнул: легко убийце про такое петь. Как бы впотьмах себе чего не отстрелить! Но не стал перечить — еле успел увязаться следом: Виктор уже сорвался с крыши, призвав за собой. Рони быстрее всех за ним поспевал.

— У тебя шесть патронов, — напомнили ему, будто воробей считать не умел. Или смог бы перезарядить магазин на бегу. — Используй с умом.

За ними увязались остальные. Рони сказал громче, за дерзостью спрятав страх:

— Ты же настаивал, что у меня никакого ума-то и нет?

И тут зарядил дождь. Поначалу — совсем робко, только мазнул каплей ворот, да угодил на Ронин нос. Виктор придирчиво глянул в небо, подставив ладонь. Перепалка потеряла всякий смысл: вода зажурчала по коробам. Ловчие птицы не остановились, только замедлили шаг.

— Сто лет под небом, — горластый попросил так вяло, что Рони не подивился тому, что тут же заворчала гроза всем коршунам наперекор. По левую руку кто-то сказал из-под капюшона:

— Тьфу, блядь.

К Гэтширу близился то ли шторм, то ли что-то похуже, судя по завыванию ветра.

— Само небо на его стороне, — слабо усмехнулся один из коршунов, но сделал еще хуже. За спиной зашептались.

Виктор развернулся к ним лицом, чуть зубами не лязгнув: не сказал, а почти прикрикнул.

— Засиделись под крышами, забыли, как на вылазках бывает?! Будете ныть, никто больше неба не увидит.

Даже у Рони внутри что-то екнуло от такой угрозы. Все примолкли, и продолжал только старший:

— Эд, идешь со своими к Мытой. Там ждете.

Дернулась голова в капюшоне — долговязый коршун кивнул, и тут же на соседнюю крышу перелетел с троицей. Не хуже, чем Лея бы с Сержем...

— Пит, следи за портом.

— Чудно, — выдохнул коршун, широкий в плечах. Отправился один, да берег топливо: не спешил.

Остались они вшестером, а Виктор уже показал знак рукой. Как воробей передал бы воробью: «За мной». Двигались по самому краю, между кварталами: центральным и привозным. Стена дождя укрывала здания. Рони почуял себя подслеповатым — так непривычно по крышам гулять, дальше первой не видя. Хоть все заулки Гэтшира и выбиты в памяти, как чернила под кожей, как клеймо на всем теле.

Один коршун отстал, и Рони проводил его взглядом, поспевая за Виктором. Засада? Для передачи сигнала? Хорошо хоть свинорылого не взяли с собой...

— Пуля не убивает легенды, Рони. — Ни с того ни с сего начал Виктор. Сказал тихо, будто остальным слышать не дозволено. — Идею не застрелить. Джеки Страйд должен выжить.

Рони чуть не споткнулся, припомнив слова кабана: «...две недели бы гнил». Выходит, Йельсу живым Джеки нужен, а кабану с подельником — мертвец? Но Рони третий раз дураком не будет: язык прикусил, смолчал. Только хмыкнул в согласии.

— Мгм.

Его дело — маленькое, только догнать, и...

— Если я скажу стрелять, — Виктор обернулся и встал, по-хозяйски поставив ногу на выступ возле трубы, — как поступишь?

«Промажу, чтобы рожа твоя вытянулась, как прируб собора», — промолчал воробей.

— Буду целиться в оснастку.

— Спасибо, Рони. — Неожиданно поблагодарил Виктор. И, будто тут же раскаялся в своем поступке, поправился: — Если и правда попадешь, я за это дело даже спляшу.

«Пляски мне твои, да лесть и даром не надобны, лишь бы слово держал», — хоть Рони смолчал и об этом, лицо его наверняка коршуну все рассказало.

— Вон, там! — зашептал коршун ростом пониже.

Рони слишком долго думал, чем крыть выпад Виктора. Время упущено: через три дома, на самых макушках, шевельнулись тени. Одна, три, может и все пять. Движутся к ратуше, слаженно, как по команде.

Будто породнившись с ловчими птицами, Рони весь подобрался: теперь ему догонять, а не скрываться.

— Эй, Джеки! — гаркнул Виктор так, что услышали его не только жильцы под ногами, но и половина квартала.

Рони и возмутиться не успел: кто же врагу свое положение выдает, да ни за песий хвост? Тени засуетились. Стайка воробьев бросилась врассыпную, как водомерки перед плотом.

Виктор не стал дожидаться ответа, устремившись следом: как с молнией наперегонки. Двойка коршунов кинулась влево, повинуясь жесту старшого: Виктор ладонью махнул, да выпустил крыло. Поскользнувшись на мокром скате крыши, Рони не отставал. Замешкался на мгновение, да и только.

Зачавкали сапоги, и привычный хруст черепицы заглушался боем дождя.

Не терять из виду. Следить за ногами. Попадать крылом ввысь. Простая задача. Сложная — угадать, от чего Виктор до сих пор не достал квинс.

Преследовали трое к двум: за крупной фигурой пряталась помельче, и Рони не успевал разглядеть за кем погоня. Чудное перемирие под небом — в них не стреляли, молчало железо в кобуре. Надолго ли? Ратуша осталась далеко позади.

«Отбили ее, оборвали затею?» — гадал Рони, загоняя бывших воробьев — с Джеки, или без! — в сторону порта.

Капли дождя угодили за шиворот, подмочили обшлаги рукавов. Даже в сапог затекла поганая жижа! Все в Гэтшире паршиво: с неба не вода, а бульон с мертвечиной, под небом — убийцы.

Не отставала погоня, хоть и задыхался третий коршун: догонял скорее Рони, чем воробьев.

— Что, не рад встрече? — крикнул Виктор вослед, и казалось в шуме дождя коршуново веселье.

В дюжине крыш до портовой линии беглецы разошлись окончательно. Фигура помельче поднырнула под балконом, лихо срезала угол, встав на оба крыла. Рони чуть не присвистнул: уж не легенду ли упустили?..

Но Виктор преследовал фигуру крупней. Третий коршун начал отставать:

— Я...уф...эх!

«Болван, и так с тобой все ясно: чего воздух переводить? Беги теперь трусцой, пока замертво не упал», — отмахнулся Рони. Виктор не оборачивался, напав на след. И дымовой сигнал не разглядеть в стене дождя. Только свисток и слышен будет...

Фигура ушла левее, дальше от воды. До собора три десятка домов, до площади — сорок с щепоткой.

Под дождем быстро не полетаешь: даже Виктор клинья щадил, осторожничал. И Рони за ним повторял. Легенда — если это именно Джеки! — на отрыв не спешил. Будто присматривались они друг к другу. Испытывали врага. Кто первым споткнется, кто клином промажет?

Рони почти молился, чтобы этим кем-то оказался не он. Некогда испытывать трепет, подсматривать за чужим мастерством: как бы самому не подвернуть ногу, не соскользнуть с крыши.

Как они с Виктором крюк навернули в тот проклятый день — с этой улицы он тогда палить и начал по Рьяному. От порта, до Бронко-стрит. Рони с ненавистью глянул в спину коршуна. С Джеки, значит, другие песни? Как по воробью малому стрелять, так радостнее на душе, а как легенду завидел...

Они резко свернули с пути: фигура подалась к земле. Все реже высокие ночлежки, да торговые дома — не насмерть разбиться, только ноги переломать!

А вот и усталость, старая подруга. Прибыла, когда не звали.

И снова — резкий поворот. Зигзагом шла погоня. То лгал им беглец, то надежду дарил: как свернет к Мытой в западню, а потом уходит левее. Верным оставалось одно — промокнут все, как собаки. Простынут, коли стрельбы не будет. А мертвецу сопливый нос уже не страшен.

Пробежали кругом старую часовню на задворках Легран. Затем — малый дом искусств, в котором уж давно ни картин не осталось, ни людей. Старая крыша ухнула, что-то просело под ногой воробья, и он струхнул, клином подстраховавшись. А дальше — снова бег. Снова мокрые сапоги, холод снаружи и жар внутри, грохот ливня, шелест стоков...

И это — погоня за легендой?

Рони сомневался. Преодолевая одну за другой горки крыш, не верил, что видит все наяву. Он гнался за Джеки Страйдом... да только легенда никак не мог от них оторваться.

Нелепость охоты сбивала с толку. Сапог скользнул по мокрому скату, но Рони нашел равновесие, потратив топливо. Мог бы перемахнуть и так. Задумался, оплошал. Будто и не погоня это вовсе, а так — прогулка под пасмурным небом. А как доберутся они до башни, или еще какого живописного места — там и тучи разойдутся, оголяя звезды на всеобщую радость. Усядутся все трое, свесят ноги, поговорят за старые деньки...

— Виктор? — выдохнул Рони, едва они синхронно приземлились на верх прируба.

До Джеки — полтора дома, не больше. Никто не стреляет. Почти тишина. И зачем позади, у ратуши будут лежать молодые ребята, слепо смотря под облака?

— Эй, Виктор! — Рони требовал ответа. — Что...

Во всполохе фонарного света он увидел, как Джеки обернулся. Темная борода, неистовый огонь в глазах, маска воробья опущена... То ли захворал легенда, то ли обвели их вокруг пальца. Не должно ему так под небом ходить. Стыдоба, позорище. Разочарование.

— Это точно Джеки Страйд?! — в досаде выкрикнул Рони, подтянувшись на скользкой перекладине.

Виктор так клином зацепился, что того же препятствия лишь подошвой коснулся, и дальше пробежал. Ни одного лишнего движения. Так он его и догнал в тот проклятый день, вымотав насмерть до собора.

Замотали они и этого воробья.

— А ты стал быстрее, уф-фух, — выкрикнул беглец, перелетая через проплешину в крыше.

Рони только и успел понять, что легенда заговорила не с ним. Виктор сорвался с места быстрее, чем вообще мог сорваться лучший из воробьев, и ответил в полете:

— Это ты постарел!

От удивления Рони приоткрыл рот и чуть не прикусил язык, неудачно поскользнувшись на гнилой соломе. Никто не говорил, что легенды не стареют. Будь то идея, или живой человек.

Они подались восточнее, к Сан-Дениж. Клинышек Рони вонзился последним — все лучшие места разобрали до него, и потому поспевать пришлось во весь дух. И то в радость — хоть не сильно отставал.

— Вы и лично знакомы?! — Рони крикнул Виктору вослед. Глупость, конечно, сморозил. Опять.. Стал бы Джеки Страйд говорить с тем, кого первый раз встретил?

Дождь забил с новой страстью.

Больше они не разговаривали. Будто только в этот миг решив убегать всерьез, Джеки встал на оба крыла, обогнул дом по левую сторону. Сыграл на погоде, ушел из-под носа. Рони замешкался на мгновение — этого двум птицам и хватило, чтобы вперед уйти. Только острый слух указал направление. Туда-то, вслед за хрустом клиньев Рони и полетел. Ночлежки, да пристройки лавочников. А за ними — печатный дом на две сотни шагов, с выбоинами на покрытии, да перепадами в высоте.

Зато слух не подвел — вот и легенда с коршуном. Поднявшись на макушку типографии, Рони ахнул: Виктор почти добрался до Джеки. Расстояние в одну руку, только потянись, и ухватишь за плечо.

— Стой, говорю! — рявкнул коршун, но не ухватил беглеца.

Снова хруст клиньев, и преграды. Два десятка метров до легенды, на щепотку меньше — до Виктора. На его фоне Рони смог оценить, до чего же огромным вымахал Страйд. В такого — только стрелять, уж тут Рони и сам породнился с жандармом: кишки скрутило от страха. Если Виктор его самого выше, то как же...

Рони заскользил по крыше, привалившись на бок: так быстрее, чем на своих, когда город сам к себе тянет. Догонял, уменьшил разрыв на четверть.

Новый козырек преградил путь, и оба скрылись от взгляда. Вместо выстрела, Рони услышал обрывки фраз:

— Зажился ты под небом, сдурел, — шум дождя, чавканье сапогов, — .. пора к земле.

Рони карабкался по скату, вверх, на четвереньках — скользкая гнилая солома, убогий домишко. Слякоть, пакость и дрянь.

За спиной заворчала гроза, оставив легкий перезвон в ухе.

Выскочив на плато, где две ровнехонькие крыши — по Эрви-стрит, где без крыла не перебежать, Рони запоздало понял, что их уже не трое.

Бах! Прогремело впереди, с крыши напротив. Рони и припасть к черепице не успел от страха. Кто-то вскрикнул.

— Не стрелять! — гаркнул Джеки. — Ослепли?!

— Да не видно нифига, — оправдался незнакомец.

Рони в два счета отполз к смолившей трубе. Сомнений не было — его держали на мушке, только высунешься, дернешься к свободе — подстрелят, как утку над прудом. И гадать не надо, всякий квинсом здесь владеет лучше, чем он.

Пальцы сами подлезли к кобуре, сами обхватили рукоять, и еще до того, как Рони успел подумать, прицел уже повернулся в сторону врага. Хоть и боязливо, но подставился: половинка ладони из-за укрытия показалась.

— Опустили ружья! — рявкнул легенда, и Рони чуть не подчинился такому басу.

«Какие ружья, старикан, с ружьем не полетаешь!» — хотел возмутиться Рони, но от страха задубело все.

— Да?! И коршун галимый стрелять не станет, а?! — взвизгнул кто-то из-за трубы на печатном доме напротив.

— Он из Рьяных, — сказал Джеки. — Я его знаю. Они не стреляют.

«Да каждая собака в Гэтшире меня поминает, — мрачно думал Рони, чуть зубами не стучал, — кто следующий? Сам граф Йельс?!» Руки дрожали, а любопытный нос все равно вылезал на миг из-за укрытия. Так он и заметил Виктора.

— Этого ты тоже знал, — буркнул какой-то мужик по правую руку от легенды.

Большая фигура — Джеки Страйд, ни с кем не спутаешь. По обе стороны — бандиты его, вооружены. И погода их мягче не сделает.

А под ногами легенды, обхватив плечо рукой, припав на одно колено — застыл коршун. Пресмыкался не от того, что кланяться любил. Мог бы выпрямиться — встал бы, уж в этом Рони не мог ошибаться. И крик его в дожде не разобрал лишь от того, что еще ни разу не слышал, как воет коршун от боли.

Добегались. Поймали.

— Отпустите его, — заторговался Рони, словно имел численный перевес в этой стычке. Просить ему следовало бы за себя самого. — Мы же не стреляли!

И сам на себя обозлился. Будто бы это сработает! Объясни-ка хищнику, что ты ласковая овечка, и жрать тебя не положено.

— Отпущу, как потолкуем, — неожиданно согласился Страйд. И Рони осмелел, высунув половинку лица из-за кирпичей.

Легенда пули и правда не боялся. Он сделал шаг к коршуну, толкнул стопой на спину, будто проверял: та ли добыча ему попалась.

— Сто лет под небом, а? — не дожидаясь ответа, Джеки пнул его под ребра так, как Рони бы в жизни не решился, если бы не задумал убить. Пока Виктор задыхался, легенда схватил того за подбитую руку, словно пьянице помогал встать. Затем грубо содрал перчатку с чужой ладони, и замер, сохранив молчание.

— Все? — спросил один из подельников.

Легенда не ответил, только сказал, как выругался:

— Вот как.

Рони уже предвидел, чем все кончится. Убьют коршуна здесь, на перекрестье, и все Рьяные под раздачу попадут. Рони сжимал рукоять пистолета и злился: на то, как дурно Виктор проиграл, как медленно бегут его союзники, и какими злыми бывают городские легенды.

— Не убивайте, прошу! У них... у него моя стая! — крикнул Рони, не понимая, хуже делает, или во благо. Зубы, кажется, все-таки застучали.

Но Джеки не волновала участь других воробьев: он отыгрался на Викторе. Подобрал коршуна одной рукой, как мешок с провизией, дернул наверх. Перехватил здоровую руку, которой тот вяло сопротивлялся, и принялся за подбитую. Завернул ладонь к лопаткам, не смилостивившись от жалобного «Ау!». Рони самому стало больно, как увидел он, под каким углом Виктору локоть держат. Точно вывих, если не перелом.

— Джеки... ты! — попытался выдавить что-то нелестное коршун, но снова зарычал от боли. Вытянулся, как струна.

Легенда держал его живым щитом — голову только не прикрыл, да свои плечи: разница в росте.

— Я тебя предупреждал, Вик? — сказал Джеки, без пощады выкручивая и без того стреляное плечо. — Не ной. Слов не понял — теперь мне виноватым быть? Много хочешь.

Рони закусил губу, судорожно выдумывая, пора ли бежать во весь дух и со стаей прощаться, придется ли стрелять, или найти слова, что переменят ход дела. Но заговорил тот, кому молчать полагалось больше прочих:

— Ты совсем... плох, Джеки, — прорычал Виктор, хотя стоило бы выпрашивать и каяться. Будто вторая рука ему в жизни лишней была, коршун продолжил: — И закончится... твоя авантюра паршиво!

— Для тебя в первый черед, — парировал легенда.

Рони переводил взгляд с одного на другого — если стрелять, поможет ли? Не попадет, ясно и последнему дураку. Даже если выйдет он под обстрел врагов, сможет прицелиться по уму, кончится дождь, и время остановится — все равно промажет.

«Эй, Джеки, скажи-ка, чего мне делать, коли ты такой умелый?» — забилась шальная мысль.

Будто бы эта махина, отдаленно на человека похожая, подскажет, как ему быть. Как вырваться самому, и друзей вызволить. Как под небом ходить до самой старости. Как никогда больше не чувствовать себя младшим.

Рони хотел усмехнуться, но получилось только носом шмыгнуть.

А легенда хорошенько устроился. Потому, кажется, и стоял, как у себя дома. Хозяин неба, не иначе. Рони искал ответа в любой детали. Осмотрел врагов. Осмотрел самого Джеки: заметил лицо обветренное, да бороду с усами, что в Гэтшире не носят. Бывалую куртку, что пережила не одну вылазку. Все не ново, никакой пользы. Остальное рассмотреть не успел — тот Виктора отволок в тень, отступил левее.

— Ты хоть... ведаешь, что творишь?! — процедил Виктор сквозь стиснутые зубы.

— Говорили мне, ты клеймо принял. Брешут псы, подумал я. — Джеки замер, а затем сплюнул коршуну под ноги, чуть в плечо не попал. — Дерьмо собачье, Вик. До последнего не верил. Ты рехнулся напрочь!

— Да послушай же... Ау!

— Они нас всех за яйца держат, а ты и рад. — Похоже, Джеки не любил слушать, только говорить. А еще — выкручивать руки. — Сам пошел на дно, и нас туда тащишь?!

Оба казались безумцами. Один пороха не боится. У второго лицо искажено болью, а слова цедит каким-то чудом. Рони бы давно заскулил, и греха в том не видел. А Виктор, вон, строит из себя старшего даже здесь, где ни одного коршуна под небом:

— Брось, Джеки. Это безумие, я тебе...

— Безумие?! — рявкнул Джеки так, что даже Виктор дернулся. — Стой на месте, малой!

Рони пару раз беспомощно открыл рот, так и не сообразив, чего ответить. Подмога, как назло, не поспевала. Да и будет ли она? А если явится — крови не избежать? Джеки встряхнул Виктора, подбил колено с обратной стороны, поставив на оба. И прогремел:

— Что, Вик, мира под небом захотел, вместо свободы?!

Нигде еще воробей не чувствовал себя таким лишним и бестолковым. Будто попал на перебранку старых каторжников, пытаясь продавать луговые цветы. Упреки, доводы — все чужое, размытые тайны, слишком большие для глупого воробья.

— Или, быть может, любви? — Сказал Джеки. Рони не сразу понял, что этот грай — не птицы, а гогот Страйда и его подельников. — Как там Роуз, детишки?..

Выправка у Виктора такая, словно и не пробили ему плечо, да не держат ощипанным рябчиком на потеху всему небу:

— Как раз хотел... передать тебе привет. Пол Гэтшира пробежал, чтобы...

Рони фыркнул, чуть не втянул носом влагу. Воробьи не заводят семей. Вернее, уж точно не по любви — кого выбрала стая, та и...

— Тебе стоило и дальше обниматься со своей женушкой в Кивее, Вик.

— А тебе — греть кости на островах! — огрызнулся коршун.

На этот раз — не смех, а голос еще ниже, как рокот в горах:

— Может и остался бы. Да только отродясь там не бывал, ха!

Подельники загоготали. Рони прикрыл барабан квинса ладонью. Тело трясло то ли от холода, то ли от ужаса. Потянуть время, брякнуть что-нибудь? Спросить про погодку? Может, так останется надежда на...

Виктор не спорил. И не брыкался: явный признак сумасбродной наглости. Будто бессмертный, неуязвимый.

А может он знал Джеки куда лучше, чем в том сознавался.

Вдали то ли примерещился, то ли и правда угадывался свист: Рони уверился, что слышал его только он.

— Время упущено. Дуракам не место под небом, — сказал Страйд, подняв голову к облакам.

Прицел квинса неловко выхватывал то узкую полосу плеча, то наползал на капюшон Джеки, а ладонь, прикрывшая барабан от дождя, только мешала.

Через ропот ливня прорезался голос Виктора:

— Да. Мне жаль. Стреляй, Рони!

Стена воды куполом накрыла будто все пространство: от неба до земли; за темным пятном, в котором узнавался коршун, стояло другое, еще темнее. Легенда.

Под ладонью промок магазин с патронами.

— Ну ты и мразь, — выругался мужик по левую руку от Джеки. — Подумать только...

Виктор сказал громче, будто Рони его не слышал:

— Стреляй, твою мать!

— В тебя, что ли?! — заорал Рони, ошалев.

Пальцы взмокли, а рукоять казалась непомерно тяжелой. И тут, прямо за его спиной, где-то в отдалении, крыши через три, застучали сапоги. Послышался крик, загремели выстрелы.

Лица Джеки не было видно, но по одному движению Рони понял, что произойдет. Тот шагнул вперед к дождевому коробу.

— Уходим, — кивнул своим, и те мигом припустили прочь. — Возвращайся к земле, Вик. — Сказано тихо, для коршуна, но Рони ни слова не пропустил.

Джеки сделал шаг к краю, и колени Виктора проехали по черепице. Выставить ногу для упора он не успел.

— Не на... — выдохнул Рони, подавшись вперед. Страйд и не думал слушаться:

— Еще раз тебя под небом увижу...

Крепким ударом по хребту Джеки столкнул коршуна вниз и крикнул вслед:

— .. убью.

Рони уже падал. Он сорвался с места, ухнув следом, будто камень в ущелье.

Засвистел ветер. В ушах — то ли хруст черепицы, то ли костей: коршун встретился с пристройкой. Не смог зацепиться — левая рука соскочила с выступа.

Дзынь! Одно крыло вошло в раму, на опережение: метров пять над землей. Другое — разбило стекло на втором этаже, проскочило внутрь. Ни мыслей в голове, ни отчаяния, так — слаженный механизм: руки, ноги, оснастка, клинья. Все едино.

И Гэтшир потянул к себе. От скорого спуска у Рони перехватило дыхание. Он стиснул зубы, готовясь к удару.

Щелчок спускового механизма снизу — коршун запоздало выпускает клин. Рони успевает раньше. Хрясь! От столкновения скрипят зубы. Жалобно визжит ротор, и трос не держит веса двух тел.

Первый клин притягивает к стене, и вываливается в ту же секунду. С опозданием приходит страх. Второй этаж, облицовочный кирпич, доски... Новый удар. Звон стекла. Лишь бы не к земле, лишь бы...

Неба не видно — тьма. Из легких выбит воздух — не вскрикнуть. Да и нет нужды: угодили под крышу. Уцелели... уцелели же? Разбили увечное окно: разлетелись осколки, посыпалась щепь. Только Рони ногой зацепился за подоконник, да кубарем скатился по Виктору. Оказался на полу. Обернулся: раму вывернуло на старых гвоздях, и трещинами пошло стекло, осыпавшись.

— О-ох, — выдохнул воробей, не веря своей удаче.

Захрустело под стопами, коленом, большим пальцем руки. На Рони кинулся шквал острой боли: мелкой, почти безвредной, не менее досадной от того.

Виктору было хуже.

— Что за?! — взвизгнул женский голос. — Блядский город! Вы кто?! А ну, убира... ой.

Пухлая дама в потертом халате прижала ладонь ко рту. И смотрела на...

Рони только сейчас заметил, что все еще сжимает квинс. По ладони стекала кровь. То ли своя, от осколков, то ли Виктора — по той же причине. Коршун вяло зашевелился, подгибая ноги к животу. И справлялся только с одним: стенал. Рони обошел его полукругом, вернувшись к окну.

— У-у! — прерывался коршун лишь на то, чтобы с шипением втянуть воздух, и снова завыть.

По левую руку — рамки с фотографиями, улыбчивые лица, черно-белое полотно. На полке — испуганный кот невнятного окраса... Какого борова он здесь забыл? Да не кот, а Рони.

Упали. Джеки. Точно.

— Мамочки!

Женщина, нелепо прихватила полы длинного халата, и припустила по коридору, скрывшись из вида. Рони почесал затылок, проверил голову. Вроде, не ударился. Не тошнит. Еще раз осмотрел комнату, приметил ценные вещи по привычке. А потом похвалил незнакомку: верное решение — с дулом квинса не договоришься.

— Сейчас позовет жандармов, — произнес Рони сам для себя. Отстраненно, задумчиво.

А еще против шести зарядов не раззявишь пасть. Не назовешь дураком. И наглый командный тон звучит по-иному...

Виктор не поднимался.

Под весом тела хрустнуло стекло, какой-то осколок кольнул Рони в плечо, но не пробил два слоя ткани, застряв поперек. В ушах еще звенело, а между ними разыгрался страшный кавардак.

Воробей не был рад тому, что спас жизнь. Матушка с Распорядителем бы такого не одобрили, если бы второй существовал, а первая — стала бы с ним разговаривать, повстречавшись на переулке. Сейчас на оба этих обстоятельства Рони плевал.

Он думал про штаб, железные прутья, и теплое, почти незнакомое чувство, прогревшее до пят...

— Легенда, мать твою, — прорычал Виктор в пол, растирая пострадавшую руку. Он не поворачивался к Рони, не сыпал благодарности. Кажется, и вовсе позабыл, что не один. Осколки продрали темную куртку. Если и чернели те от крови — так ему и надо.

Спина Виктора выглядела куда лучше через прицел квинса.

Указательный палец скользнул по спусковому крючку. Усталость смыло, как грязь дождем.

— О-оу, — коршун все боролся с болью, выпрямил одну ногу. Оставил багровую полосу, замерцавшую под неровным светом лампы. — Сучий... — начав браниться, он снова подавился стоном и зашипел, не доведя дело до конца.

А Рони стоял. Его тень наползла на Виктора, прикрывая от света улиц. Спусковой крючок будто прилип к пальцу. Рука застыла, вытянулась, не желала сгибаться.

Ни одного свидетеля. Коршуны еще не вернулись от ратуши. Подмога гналась за легендой. Ему останется только взять второй квинс, поторопиться в штаб. Распрощаться с Хедриком, увести стаю, выцарапать свободу. Легкий, быстрый поступок. Кто будет ждать его там, кто воспротивится? Ульрика с порченым чаем и лицом?

Виктор снова выругался с горькой обидой:

— Старый тупорылый хер! — коршун приподнялся на локте. Его колотила дрожь.

Патронов останется пять. Одним больше, одним меньше — уж сколько их Рони отстрелял на заднем дворе. И к звуку выстрела готов, привык. Может, позвенит в ушах чуть-чуть. Вот и все, что останется на память от Виктора. Только теперь — не в пустых фантазиях. На деле.

Пока коршун искал силы, чтобы выпрямиться, Рони подумал о многом. Стал бы брат так наглеть, окажись он в перекрестье прицела? Так ли страшен обыск, если у тебя за пазухой квинс, а на боках — два крыла? Сталь без слов нашептывала ответ.

Минуты бежали вперед, никого не щадя. Виктор уже перестал цедить проклятья, прервавшись на тихий, нездоровый смех. Заговорил вполсилы:

— И я туда же, — то ли тяжелый выдох, то ли болезненная усмешка. — И я не лучше. Законченный дебил...

Шесть зарядов просились на волю. И только Рони решал их судьбу. По совместительству, решал судьбы коршуна, Йельса, штаба, налета на ратушу. Только его воля — не Виктора, ни даже самой легенды! — рассудит этот вечер. Без пороха воробей может многое, а с ним — во сто крат больше.

— Рони, — на удивление мягко спросил коршун, кое-как поднявшись с пола. Руки ему не подали. — Объясни-ка мне, какого дьявола я опять...

«Пояснил бы мне кто, зачем я твою шкуру спас», — мрачно промолчал Рони. Виктор-то ладно, головой, видать, приложился, пока падал вниз. А ему какое оправдание?

Весь воробей, от пяток до кончиков пальцев — продолжение квинса. Через спусковой крючок, заполненные оболочки патронов, резьбу под винты, и литую, такую легкую, почти невесомую рукоять.

Бах! Рони чуть не подпрыгнул на месте. На улице то ли гром, то ли пальба. Как раздалось — так же и стихло.

Повисла гнетущая тишина. Ни одно из принятых решений уже не казалось верным. Рука с квинсом повисла плетью до того, как Виктор обернулся. Дождь снова замолотил по доскам, разя наискосок, под ветра вой.

Хозяйка дома не спешила обратно.

— Она уж точно не найдет жандармов в такой час, — убежденно сказал Рони самому себе.

— Чего? — поморщился Виктор и продолжил с претензией. — Ты почему не стрелял, Рони? Я же...

Ответил воробей спокойно, будто и не своим голосом:

— Тебе в спину, или через тебя — в Джеки?

Виктор двинулся к нему нетвердым шагом. Казалось, даст оплеуху, злость сорвав. Но и здесь обманул — прошел по правую сторону, к окну.

— Так пошутил, что оба посмеялись, — процедил он. Лицо уже не белое, почти посерело.

Рони только-только признал причину, по которой не поджег порох. И ради чего кинулся в пропасть между зданий, выручая врага. Кто отвечать за данное слово будет — кабан, Ульрика, сам господин Стофф? Точно нет. Выходит, разум еще при нем, и может, не такое и дурное решение он принял за половину секунды? И после, и сейчас...

Виктор еще раз выругался. Шатко придвинулся поближе к свету. Рука — тряпьем висит, плечо смещено, и под одеждой перекос видно. Да, должно быть, это не менее больно, чем пулю получить. А кто-то сегодня получил и то и другое.

— Валим отсюда, — не скрывая досады, распорядился коршун. Зашипел, поставил ногу на разбитый подоконник, впился клином в соседний дом, да на реверсе спустился вниз. То ли из такого мастерства, что и раны ему не помеха под небом ходить, то ли из болезненной тяги красоваться здоровью в ущерб.

А Рони, отогнанный грубым словом, смотрел на разруху. Острые зубы стекла покрыла кровь. Он стоял с шестизарядным квинсом в руке, и чувствовал собственное тепло на рукояти. Его царапины и ребра почти не болели, так — пощипывали.

Удивительно, как много крови может быть в человеческом теле. И насколько оно хрупкое. Но еще удивительнее то, что Рони впервые и не вспомнил, каково это — младшим быть. Страх ушел.